Неточные совпадения
— В
общем — молодежь становится серьезнее, и очень многие отходят от политики к
науке.
Рассуждал он обо всем: и о добродетели, и о дороговизне, о
науках и о свете одинаково отчетливо; выражал свое мнение в ясных и законченных фразах, как будто говорил сентенциями, уже готовыми, записанными в какой-нибудь курс и пущенными для
общего руководства в свет.
Его занимал
общий ход и развитие идей, победы
науки, но он выжидал результатов, не делая pas de geants, [гигантских шагов (фр.).] не спеша креститься в новую веру, предлагающую всевозможные умозрения и часто невозможные опыты.
— Ну, это —
общие места. Однако вы — не враг
науки, не клерикал? То есть я не знаю, поймете ли вы…
С
наукой это ничего
общего не имеет.
И у Горького есть какая-то очень наивная метафизическая вера, ничего
общего не имеющая с исследующей положительной
наукой.
— Вы, милостивый государь, войдите в мое положение… Посудите сами, какую, ну, какую, скажите на милость, какую пользу мог я извлечь из энциклопедии Гегеля? Что
общего, скажите, между этой энциклопедией и русской жизнью? И как прикажете применить ее к нашему быту, да не ее одну, энциклопедию, а вообще немецкую философию… скажу более —
науку?
Но он даже и в своей
науке дальше введения и
общего понятия не шел или, по крайней мере, не вел других.
Что же коснулось этих людей, чье дыхание пересоздало их? Ни мысли, ни заботы о своем общественном положении, о своей личной выгоде, об обеспечении; вся жизнь, все усилия устремлены к
общему без всяких личных выгод; одни забывают свое богатство, другие — свою бедность и идут, не останавливаясь, к разрешению теоретических вопросов. Интерес истины, интерес
науки, интерес искусства, humanitas [гуманизм (лат.).] — поглощает все.
Во мне не было и не могло быть той спетости и того единства, как у Фогта. Воспитание его шло так же правильно, как мое — бессистемно; ни семейная связь, ни теоретический рост никогда не обрывались у него, он продолжал традицию семьи. Отец стоял возле примером и помощником; глядя на него, он стал заниматься естественными
науками. У нас обыкновенно поколение с поколением расчленено;
общей, нравственной связи у нас нет.
Гнет позитивизма и теории социальной среды, давящий кошмар необходимости, бессмысленное подчинение личности целям рода, насилие и надругательство над вечными упованиями индивидуальности во имя фикции блага грядущих поколений, суетная жажда устроения
общей жизни перед лицом смерти и тления каждого человека, всего человечества и всего мира, вера в возможность окончательного социального устроения человечества и в верховное могущество
науки — все это было ложным, давящим живое человеческое лицо объективизмом, рабством у природного порядка, ложным универсализмом.
Некоторые глупые, дерзновенные и невежды попускаются переводить на
общий язык таковые книги. Многие ученые люди, читая переводы сии, признаются, что ради великой несвойственности и худого употребления слов они непонятнее подлинников. Что же скажем о сочинениях, до других
наук касающихся, в которые часто вмешивают ложное, надписывают ложными названиями и тем паче славнейшим писателям приписывают свои вымыслы, чем более находится покупщиков.
Свободное претворение самых высших умозрений в живые образы и, вместе с тем, полное сознание высшего,
общего смысла во всяком, самом частном и случайном факте жизни — это есть идеал, представляющий полное слияние
науки и поэзии и доселе еще никем не достигнутый.
Вы не забудьте, Лизавета Егоровна, что в ряду медицинских
наук есть психиатрия —
наука, может быть, самая поэтическая и имеющая дело исключительно с тем, что отличает нас от ближних и дальних кузенов нашей
общей родственницы Юлии Пастраны.
— Сам в первой сохе и в первой косе. Барыши, однако, они делят совершенно сообразно с указаниями экономической
науки: сначала высчитывают проценты на основной и оборотный капиталы (эти проценты неблагонамеренный берет в свою пользу); потом откладывают известный процент на вознаграждение за труд по ведению предприятия (этот процент тоже берет неблагонамеренный, в качестве руководителя работ); затем остальное складывают в
общую массу.
Проституцией заражена
наука, проституция — в искусстве, в нарядах, в мысли, а что же можно сказать против одного факта, который является ничтожной составной частью
общего «прогресса».
Молодой человек, кончивший курс
наук, приехавший из Петербурга, бывавший, следовательно, и в аристократических салонах (ведь чем черт не шутит!), наглядевшийся на итальянскую оперу — этого слишком достаточно, чтобы произвести
общий фурор.
Но к ней прибавилась и еще бесспорная истина, что жизнь не может и не должна оставаться неподвижною, как бы ни совершенны казались в данную минуту придуманные для нее формы; что она идет вперед и развивается, верная
общему принципу, в силу которого всякий новый успех, как в области прикладных
наук, так и в области социологии, должен принести за собою новое благо, а отнюдь не новый недруг, как это слишком часто оказывалось доныне.
А потом он привык, остался при своих мечтах, при нескольких широких мыслях, которым уж прошло несколько лет, при
общей любви к
науке, при вопросах, давно решенных.
Тихая, безмятежная жизнь Круциферских представляла нечто новое и привлекательное для Бельтова; он провел всю жизнь в
общих вопросах, в
науке и теории, в чужих городах, где так трудно сближаться с домашнею жизнию, и в Петербурге, где ее немного.
Люди чистой
науки, делавшие астрономические и физические открытия или установлявшие новые философские начала, умели слушать голос естественных здравых требований ума и помогали человечеству избавляться от тех или других искусственных комбинаций, вредивших устройству
общего благоденствия.
Была целая самостоятельная
наука"о поддерживании связей",
наука, прямо вытекавшая из
общего поветрия повадливости, которое мешало нам обособиться и сосредоточиться в самих себе.
Смотрите, не так ли это и у нас: не учат ли и у нас всех менее тех, кого надо бы учить всех более, и не изобретают ли и у нас для таковых особых приемов учения, кои ничего
общего с
наукою не имеют?
Понятно, что, находившись весь день по корпусу, особенно по классам, где он был не для формы, а, имея хорошие сведения во всех
науках, внимательно вникал в преподавание, Перский приходил к себе усталый, съедал свой офицерский обед, отличавшийся от
общего кадетского обеда одним лишним блюдом, но не отдыхал, а тотчас же садился просматривать все журнальные отметки всех классов за день.
Рудин начал рассказывать. Рассказывал он не совсем удачно. В описаниях его недоставало красок. Он не умел смешить. Впрочем, Рудин от рассказов своих заграничных похождений скоро перешел к
общим рассуждениям о значении просвещения и
науки, об университетах и жизни университетской вообще. Широкими и смелыми чертами набросал он громадную картину. Все слушали его с глубоким вниманием. Он говорил мастерски, увлекательно, не совсем ясно… но самая эта неясность придавала особенную прелесть его речам.
Я хотел сказать, что все эти нападения на системы, на
общие рассуждения и т. д. потому особенно огорчительны, что вместе с системами люди отрицают вообще знание,
науку и веру в нее, стало быть и веру в самих себя, в свои силы.
В моем пристрастии к
науке, в моем желании жить, в этом сиденье на чужой кровати и в стремлении познать самого себя, во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то
общего, что связывало бы все это в одно целое.
Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о
науке, театре, литературе, учениках и во всех картинках, которые рисует мое воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется
общей идеей или богом живого человека.
Оно как будто не замечает их и, кажется, ждет применения микроскопа к рассматриванию богатых вкладов русских ученых в
общую сокровищницу
науки.
Автор не менее, нежели кто-нибудь, признает необходимость специальных исследований; но ему кажется, что от времени до времени необходимо также обозревать содержание
науки с
общей точки зрения; кажется, что если важно собирать и исследовать факты, то не менее важно и стараться проникнуть в смысл их. Мы все признаем высокое значение истории искусства, особенно истории поэзии; итак, не могут не иметь высокого значения и вопросы о том, что такое искусство, что такое поэзия.
Воззрение на искусство, нами принимаемое, проистекает из воззрений, принимаемых новейшими немецкими эстетиками, и возникает из них чрез диалектический процесс, направление которого определяется
общими идеями современной
науки.
Итак, должно сказать, что новое понятие о сущности прекрасного, будучи выводом из таких
общих воззрений на отношения действительного мира к воображаемому, которые совершенно различны от господствовавших прежде в
науке, приводя к эстетической системе, также существенно различающейся от систем, господствовавших в последнее время, и само существенно различно от прежних понятий о сущности прекрасного.
Такие речи у нас вредны, потому что нет нелепости, обветшалости, которая не высказывалась бы нашими дилетантами с уверенностию, приводящею в изумление; а слушающие готовы верить оттого, что у нас не установились самые
общие понятия о
науке; есть предварительные истины, которые в Германии, например, вперед идут, а у нас нет.
И жаждавшие примирения раздвоились: одни не верят
науке, не хотят ею заняться, не хотят обследовать, почему она так говорит, не хотят идти ее трудным путем; «наболевшие души наши, — говорят они, — требуют утешений, а
наука на горячие, просьбы о хлебе подает камни, на вопль и стон растерзанного сердца, на его плач, молящий об участии, — предлагает холодный разум и
общие формулы; в логической неприступности своей она равно не удовлетворяет ни практических людей, ни мистиков.
Но люди смотрят доселе на
науку с недоверием, и недоверие это прекрасно; верное, но темное чувство убеждает их, что в ней должно быть разрешение величайших вопросов, а между тем перед их глазами ученые, по большей части, занимаются мелочами, пустыми диспутами, вопросами, лишенными жизни, и отворачиваются от общечеловеческих интересов; предчувствуют, что
наука —
общее достояние всех, и между тем видят, что к ней приступа нет, что она говорит странным и трудно понятным языком.
Дилетанты — туристы в областях
науки и, как вообще туристы, знают о странах, в которых они были,
общие замечания да всякий вздор, газетную клевету, светские сплетни, придворные интриги.
Личность, выходящая из
науки, не принадлежит более ни частной жизни исключительно, ни исключительно всеобщим сферам; в ней сочетались частное и
общее в единичности гражданского лица.
На первый случай да будет позволено нам не разрушать на некоторое время спокойствия и квиетизма, в котором почивают формалисты, и заняться исключительно врагами современной
науки, — их мы понимаем под
общим именем дилетантов и романтиков. Формалисты не страдают, а эти больны — им жить тошно.
Наука начинается с какого-нибудь
общего места, а не с изложения своего profession de foi [Исповедания веры (франц.).].
Всеобщее, мысль, идея — начало, из которого текут все частности, единственная нить Ариадны, — теряется у специалистов, упущена из вида за подробностями; они видят страшную опасность: факты, явления, видоизменения, случаи давят со всех сторон; они чувствуют природный человеку ужас заблудиться в многоразличии всякой всячины, ничем не сшитой; они так положительны, что не могут утешаться, как дилетанты, каким-нибудь
общим местом, и в отчаянии, теряя единую, великую цель
науки, ставят границей стремления Orientierung [ориентацию (нем.).].
Не будем повторять ее ошибок — и не обвиним Чацкого за то, что в его горячих речах, обращенных к фамусовским гостям, нет помина об
общем благе, когда уже и такой раскол от «исканий мест, от чинов», как «занятие
науками и искусствами», считался «разбоем и пожаром».
Такова
общая история вопросов
науки и искусства при переходе их из поколения в поколение.
Но само собой разумеется, что, не получивши даже первых начал
общего образования, Кольцов не мог обратить своего внимания на что-нибудь действительно важное и серьезное в области
науки или искусства.
Его ум и некоторые
общие понятия, какие успел он приобрести, убеждали его, что эти вопросы можно решить с помощию
науки.
У него было свое мнение о болезни брата, очень умное, отчасти основанное на
науке, отчасти ставившее болезнь Саши в зависимость с
общим неудовлетворительным укладом жизни.
—
Науки и искусства, когда они настоящие, стремятся не к временным, не к частным целям, а к вечному и
общему, — они ищут правды и смысла жизни, ищут Бога, душу, а когда их пристегивают к нуждам и злобам дня, к аптечкам и библиотечкам, то они только осложняют, загромождают жизнь.
Читая печатную программу лекций, я увидел, что адъюнкт ветеринарного искусства, если останется время, будет читать студентам, оканчивающим курс,
общую психиатрию, то есть
науку о душевных болезнях.
В свое время он кончил курс в университете, но теперь смотрел на это так, как будто отбыл повинность, неизбежную для юношей в возрасте от 18 до 25 лет; по крайней мере, мысли, которые теперь каждый день бродили в его голове, не имели ничего
общего с университетом и с теми
науками, которые он проходил.
Они избегали даже протягивать руку знакомым русским студентам, тогда как русские (и это могут подтвердить почти все бывшие в университете в промежуток между 1857—1860 годами) неоднократно протягивали польской партии свои братские объятия, предлагая полное единение и дружеское слияние во имя
науки и
общих интересов.
Хвалынцев стал бывать у них ежедневно. Весь молодой, внутренний мир его, в первые дни, так всецело наполнился этим присутствием, этой близостью любимой девушки, что он решительно позабыл все остальное на свете — и университет, и студентов, и
общее дело, и
науку, о которой еще так ретиво мечтал какую-нибудь неделю тому назад. Для него, на первых порах, перестало быть интересным или, просто сказать, совсем перестало существовать все, что не она.